вообще потребовалось это самое «и»? Разве так трудно было придержать язык? На что ты рассчитывал? Может быть, на то, что кавторанга будет совесть мучить, что послал тебя, а не другого. А почему должен быть другой, а не ты?

Эх, да что говорить! Разве только это? А что ты брякнул на партийном собрании, когда тебе отказали в приеме. «И так проживу». А вот, оказывается, трудно прожить просто так.

Да, пожалуй, уж если исповедоваться до конца, то и фрица того можно было не убивать, когда десант высаживали в шхерах Варанг-фьорда. Ведь и фриц-то был задрипанный, считай что пленный. Винтовку бросил и все руками что-то показывал. Наверно, детей своих по пальцам считал. Тотальный, скорее всего. А вот не удержался, полоснул его из автомата в упор, как на швейной машине прострочил наискосок от плеча до пояса. Ни к чему просто было. Ну, фриц, черт с ним, враг все-таки, какой бы ни был, да и трудно сдержать руки в горячке боя. Да и давно уже это было. А вот почему-то вспоминается.

Теперь дальше. Нет, стоп! Трави пары. Все. Точка. Так вот, святой отец, приговоренный отказывается от исповеди. Ему просто некогда. Земли уже не видно, и он хочет одного — как следует, по всем правилам, отдать концы, а остальное спишет война.

5

Вскрыв пакет и определившись, Алексей мысленно разделил море на две части и решил еще час идти, не меняя курса. Потом придется на два румба уклониться к западу, так чтобы караван все время оставался по правому борту. Рацию не включать до самого последнего момента, работать только на прием, и главное внимание левому борту — там враг.

У катера скорость сорок пять узлов. Это благодаря старанию старшего матроса Каирова. Обычно на таких катерах больше сорока узлов не выжмешь. Рейдер, скорее всего, идет средним ходом, около восемнадцати миль в час. Там знают о караване и тоже определили место встречи и даже могут не особенно торопиться.

Караван совершенно беззащитен. Что оставалось делать адмиралу? Погода не летная, самолеты послать нельзя, большие корабли не успеют — скорость мала, да и минных банок фрицы успели набросать. Лучше катера ничего не придумаешь. Правда, на такие расстояния, как правило, катера не ходят, но ведь из многих правил есть исключения. Всего лишь один катер ради спасения целого каравана. Ведь там тысячи тонн груза, там зимовщики возвращаются с островов. С каким нетерпением они ждут большую землю. И вдруг бронированный рейдер. На транспортах нет даже пулеметов. Разве что у капитана найдется какой-нибудь старый наган, и его хватит только на то, чтобы пустить себе пулю в лоб в безвыходном положении.

Так нужно было и сказать. Приказ есть приказ. И нечего было кавторангу деликатничать. Наверно, он долго думал, как все это изложить в более мягкой форме. А ничего этого не надо. Ведь все равно он запомнил только последние слова. И этого вполне достаточно.

Эх, заглянуть бы вперед лет этак на двадцать. Может быть, правда люди введут новое летосчисление, как говорит Федор Сартаев. Если вводить, то надо сразу после войны. Уж очень не хочется, чтобы такое когда-нибудь повторилось. Сказать бы тем людям: помните и никогда не забывайте. Нет, не его, Алешку Юдина, помните, а вообще все это. Его вспоминать будет некому. Мать с отцом вряд ли доживут до тех дней, а старший брат в прошлом году погиб под Курском, в бою за не известную никому деревушку. А ведь возможно, что в этой деревне как раз и жил Иван Спирин и брат погиб, защищая его дом. А вот самого Ивана Спирина он не взял в этот последний поход. Не решился. Побоялся, что не выдержит в решающую минуту — и придется его пустить в расход. А это страшнее всего. И никто не будет знать. Напишут в ту деревню, что ваш земляк погиб смертью храбрых и посмертно награжден орденом. Боцман — тот другое дело…

— Боцман!

— Есть!

— Доставай НЗ, боцман.

— Что? — У Федора Сартаева был такой вид, словно он получил приказание прыгнуть за борт.

— Вынь вату из ушей, залпа не последует. Я сказал, достань неприкосновенный запас и раздели всем поровну.

На катере в этом запасе под пломбой хранились спирт, консервы, шоколад и галеты. Трогать их не разрешалось. Только в крайнем случае. Остался, например, на необитаемом острове без воды и пищи — тогда срывай пломбу. А так ни-ни. Только в крайнем случае. А как узнаешь, крайний этот случай или нет! Когда спирт под носом, каждый случай кажется крайним. И они договорились: крайний случай тот, если назад не возвращаешься.

— Не ошибись, командир, — сказал боцман. — Клипер на плаву, в кормовом отсеке горсть воды, не больше.

— Назад не возвращаемся, боцман.

Алексей смотрел вперед и ждал, когда боцман вылезет из люка. Федор Сартаев достал немецкий офицерский кортик и стал открывать консервы.

— Хочешь знать, что я о тебе сейчас думаю?

— Не хочу.

— А я скажу. Дерьмо ты, а не командир. Не ожидал я от тебя такой пакости. Язык у тебя не отсох, если бы намекнул мне об этом там. Или думал — побегу в санбат, а тебя одного брошу?

Они выпили спирт, и боцман швырнул за борт пластмассовый стаканчик.

— Пакеты с приказом вскрываются в море, и только в заданном квадрате, — сказал Алексей. — Можешь считать, что мы в заданном квадрате.

— И все-таки это такая пакость, хуже которой не придумаешь. Ах, мать твою… Аж дыхание сперло. Скажи ты мне об этом там, совсем бы другое дело было…

Алексей не слушал. Он всматривался в уходящий горизонт и думал, что Саша Перлин был прав. Видимость улучшается, и пенные каскады все реже переливаются через борт рубки.

— И я-то, дурак, не догадался. Ведь еще в кубрике почуял, что дело неладное. Думал, на личной почве у тебя. Ведь самое обидное то…

— Кончай авралить, боцман. Левый борт твой. И смотри, чтобы злоба не сделала незрячими твои знаменитые очи.

Боцман взял бинокль.

— Зря ты, командир, не хочешь послушать. Ведь у меня деньги есть, да и вещички кое-какие. Я запасливый, не тебе чета. Сам знаешь, плакать по мне некому, кроме Тоньки, вот ей бы и отказал все. А то с чем она осталась? Можно было даже рапорт подать, чтобы брак оформили. Все как полагается.

— Как бы не так.

— Ради такого случая обязательно сделали бы. Ведь ребенок будет, Алеша. Сегодня сказала, потому я и про загс упомянул. Видишь, что ты наделал? Сына моего без отца оставил.

— Ты